Однажды ранним осенним утром мы снова проснулись и обнаружили что наш старый-старый маяк, оказывается, стоит среди густого тёмного леса, и лишь его белая макушка возвышается над древними молчаливыми деревьями. Не было привычных крикливых чаек, каждое утро мешающих ему спать своими надрывными криками, вместо них раздавались дребезжащие птичьи трели, будто кто-то завёл старую музыкальную шкатулку и поставил её играть посреди леса. Вместо утреннего шума прибоя теперь шелестели внизу деревянные исполины, нашептывая на своём языке что-то только им понятное. Мы, надо сказать, даже не очень удивились. Подумаешь, происшествие — дом твой за одну ночь перенёсся в другое место. С нами раньше и более странные вещи случались.
Мы спускаемся вниз по винтовой лестнице (привычно перепрыгивая места, где раньше были ступеньки, а теперь есть только пустота). На кухне почти ничего не изменилось: на месте вся мебель, на месте холодильник и даже наши смешные щербатые чашки с остатками остывшего какао, оставшегося с вечера, остались на своем законном месте. На стене, среди вязанок мандаринового подреберного хруста и маленьких мешочков с корицей и бадьяном, всё так же висит его гитара — потрёпанная временем, расписанная полустертыми рисунками и волшебными словами-амулетами, которых уже и не разобрать. Он осторожно её снимает, закидывает на спину, и мы выходим в лес, осматривать новое место жительства. Лес смотрит на нас тысячами своих жёлтых глазищ, чуть жмурится, выгибая спину, словно большой золотой кот. Он не боится нас, как и мы его, мы обоюдно друг друга принимаем. Деревья едва покачиваются и шелестят, переговариваясь, а он достает из кармана деревянную пиратскую трубку, потемневшую от времени, на которой кое-где даже начали прорастать маленькие синеватые грибы и вездесущий мох (вот тебе и первые проявления леса). В лесу можно найти для трубки любую начинку — сушеные волчьи ягоды, сухие листья стоглазого папоротника, смешно свернувшиеся в трубочки, стёртые почти в порошок мухоморы или нежные лесные незабудки, которые, высыхая, становятся совсем невесомыми, и потому для трубки их нужно много-много, целый букет. Незабудковый туман зацветает в его лёгких, и он плавно пускает колечки густого синеватого дыма, слегка прижмурившись. Колечки поднимаются высоко над нашими головами выше и выше, до верхушек самых высоких елей, будто играя друг с другом в салки, и растворяются в лесном воздухе, словно их и не было.
Мы находим небольшую залитую солнцем полянку с кругом фей посередине (и врут все, кто говорят, что в круги фей заходить нельзя), и садимся на сухую траву в самом его центре. Он достает гитару и её струны, сотканные из прочного льняного волокна, оживают под его пальцами, и сплетается новая лесная мелодия, название которой ведомо лишь тому, кто её играет. Она негромкая, но её слышит каждый лесной житель, от опушек до самой чащи. Самые любопытные сбегаются или слетаются на поляну, садятся вокруг него кружком и слушают, глядя внимательно своими умными глазами-бусинами на новых соседей. Когда он начинает петь, всё на миг замирает, будто само время сворачивается послушным живым комком у его ног и завороженно внимает голосу. Его песни сплетены из голых осенних ветвей, из золотой листвы и болотного тумана, из северного ветра и диких яблок, из потрескивающего в костре хвороста и длинных зимних вечеров (таких длинных, что можно связать из них шарф), из талого снега и весенних ручьев, из любви ко всему миру и ко мне. Если дотронуться до него, пока он поет, можно почувствовать, как всё его тело слегка дрожит, и точно так дрожит моё сердце.
Мы продолжаем свой путь по ковру из сухой желтой травы и кленовых листьев, забавно шуршащих под ногами, словно пытающихся что-то сказать на золотистом своем языке.Лес, видимо, что-то знает, и мы порой находим небольшие безделушки между корней деревьев или привязанными на ветках: небольшой фонарик, светящийся золотым светляковым светом, жестяную банку, полную засушенных незабудок (специально для его трубки, наверное), книгу со сказками на неведомом языке, которая при желании может уместиться даже в маленьком кармане рюкзака и пару забавных полосатых перчаток, тёплых-тёплых. Он вежливо благодарит за подарки, деревья шелестят своими полуголыми ветвями в ответ, будто ему отвечают.
Когда на лес опускаются первые золотистые сумерки, мы вдруг выходим обратно к нашему маяку, будто и не от него пришли вовсе. Выкрашенная синей краской дверь приветливо скрипит и вдруг снова становится светло-светло, когда я зажигаю все керосиновые лампы и его новый фонарь (не верьте, на самом деле это от него столько света, ведь солнце всегда в нем зимует, но я вам не говорил). Он садится в своё любимое кресло на кухне, а я достаю из холодильника праздничный пирог — большой и совершенно особенный, такой бывает только на день рождения. Тесто его из солнечных лучей, которые я заботливо собирал всё лето и складывал в жестяную коробочку из-под леденцов, из пушистых розоватых облаков, которые были похожи то на лошадь, то на дракона, когда проплывали над нами, из звездной пыли, которая пахнет сырными крекерами. А начинка у этого пирога из летних рассветов, которые встречаешь за разговорами полушепотом, из спелой лесной малины и из того самого чувства, когда взлетаешь на качелях высоко-высоко, и в солнечном сплетении у тебя будто образовывается щекотный комок, и хочется смеяться и жмурить глаза, словно кот. Украшаю пирог свечками и маленький дракон, живущий обычно у нас в буфете рядом с конфетницей, поджигает их своим огненным дыханием. Свечек ровно семнадцать и это мало совсем, ещё даже не наполовину взрослый.
- Не забудь загадать желание.
Он улыбается (и сердцу моему тепло-тепло, будто его закутали в шарф, сотканный из солнечных лучей) и задувает все свечки за один раз. Сразу же оказывается в моих объятиях, поближе к теплу и к сердцу. Я целую его в тёплую макушку, которая пахнет домом, северным ветром и почему-то еще мятой.
- Пусть в этом году тебе будет всегда тепло, будто я следую за тобой везде-везде и накидываю на плечи сотканный из летних лучей и искорок каминных костров плед, и не будут тебя трогать всякие там болезни и холода. Пусть если ты и будешь плакать, то слёзы не будут солёными или горькими, а только сладкими, как твой любимый лимонад из стеклянных бутылок, потому что плачешь ты от счастья. Пусть ты будешь настолько удачливым, чтобы находить в карманах старой одежды монеты, сухие цветы и солнечных зайцев, которые мягко греют пальцы, сворачиваясь вокруг них калачиком. Пусть если и клубятся змеи у тебя в грудной клетке, то только воздушные, и ты каждую ночь летаешь на них высоко-высоко, к сырным звездам, и приносишь на своих волосах золотистую пыль. Пусть вместо грусти у тебя в животе растут маленькие незабудки. Пусть тебе снятся самые прекрасные и теплые Сны и ты переплетаешь их в такие же тёплые и прекрасные сказки. И, пожалуйста, всегда возвращайся домой.
я тебя очень жду.
